Поселок Восток после метели засыпан снегом. Главные дороги уже пробиты, но во дворах практически повсюду безраздельно властвует целина. Поселок живет своей тихой жизнью — сюда не долетает ни дым от ГРЭС, ни шум трассы Южно-Сахалинск — Оха.
Лишь ветер, ветер на всем белом свете гуляет по площадям, путается в ветвях вековых сосен. Свои трели в метель вплетают редкие автомобили да гомон спешащей на второй урок детворы. Ветер берет разгон на длинном проспекте, крутит и воет в пустых окнах нескольких кварталов покинутых зданий. Не встречая препятствий, долетает до самого центра Востока. Там на водоразделе между каменной пятиэтажкой и доживающем свой век двухэтажным домиком — практически между жизнью и смертью — стоит церквушка.
С первого взгляда понять, что это храм Божий, едва ли возможно — не высится купол колокольни, нет титанических крестов, золота, громадных окон. Только несколько скромных распятий да аккуратно-разноцветно-трафаретное расписание служб у входа позволяет понять, что же на самом деле скрывают бело-синие деревянные стены.
Тяжелая дверь открывается с уютным скрипом. Вошедшего в небольшой холл обдает непонимающим взглядом беспородный молодой пес. Через несколько секунд он разряжается звонким задиристым лаем.
— С собаками в церковь нельзя! — доносится откуда-то из глубин. Пес замолкает, поскуливает, смиренно ложится на подстилку, с грустью глядит в теплую, полную миниатюрных икон комнатку, будто понимает и принимает некое таинство этого места. Песику на вид года четыре. А маленькая церковь в этом году встречает свою седьмую Пасху.
— Тут было здание администрации. Потом музыкальная школа. А затем его и вовсе бросили. Нам тогда за державу стало обидно, — рассказывает, пригубив чай, Валентина Зубарева. В маленькой церкви Востока она что-то вроде "специалиста по связям с миром" — собранная, решительная, даже резкая. Она единственная из женщин, кто входит внутрь без платка, она же первая встречает незваных гостей. Настоятеля церквушки сегодня нет — он один на Восток и Вахрушев. Служит посменно. Так что сегодня она еще и за него.
В небольшой трапезной пахнет благовониями и теплым воском. Над тремя кружками поднимается невесомый ажурный пар. Сытым котом пушится на столе, нежится в лучах скупого зимнего солнца громадная шапка. Мир и покой нарушает лишь легкое поскрипывание половиц под сапогами возбужденной Валентины Владимировны. Она решительно рубит воздух рукой, предлагает чай, заставляет всех шевелиться, двигаться — покажите это, принесите то. Почти десять лет назад, наверное, именно с такой кипучей ее деятельности и начиналась эта церковь — бывший храм власти и алтарь искусства.
— Ну мы и собрались своими силами. Начали тут все в порядок приводить. Года четыре старались. Даже получалось, кажется, но работы был воз еще. А потом как-то приехал к нам из Поронайска батюшка, осмотрел все и говорит: "Ну все, Валентина, будем служить". А у нас тут песок, доски, мешки с цементом, ничего не готово.
— Вот тебе 300 свечек, давайте службу справлять.
— А куда их ставить?
— Возьми ящики с песком да поставь туда.
Так — практически на стройке — первая служба и прошла.
Тогда, семь лет назад, в маленьком поселке энергетиков о церкви с собственным святым-покровителем не помышляли — думали делать "филиал" расположенного в соседнем Вахрушеве храма Бориса и Глеба. Все к тому и шло, и даже настоятелем двух церквей служил один и тот же иеромонах Дмитрий.
— Но Богу было угодно иначе, — так теперь здесь вспоминают о тех событиях.
В маленький поселок каким-то чудом завезли несколько икон мастеров Дальнего Востока — в тот год они много путешествовали по отдаленным уголкам России. Среди творений иконописцев оказалась и Семистрельная икона Божией матери.
— Когда мне батюшка наш говорит — будет церковь Семистрельной Божией Матери. Я аж рот открыла. Так это для нас было неожиданно. Но делать нечего. Решили значит решили, — всплескивает руками Валентина Владимировна.
Впрочем, саму икону маленькой церквушке не оставили — забрали с собой. И чтобы не получилось так, что церковь есть, а "титульной" иконы не сыскалось, пришлось самим выкручиваться.
— Слава Богу, у нас тут жил художник Володя Харченко. Просто золотые руки у него были, царствие небесное. Вот мы с батюшкой пошли к нему — Володя из Южного приехал, там церкви расписывал, у него все заготовки были и материалы необходимые. Приходим — спасай, говорю. Он не растерялся — какую, говорит, икону надо? И дает примеры. Батюшка посмотрел, показал, а Володя нам все сделал — не придерешься. Такое вот рукотворное чудо, — указывает на украшенную иконами стену провожатая по церкви. — Многие тут благодаря ему появились. Он нам еще такую Голгофу изобразил — нигде не сыщете. Даже епископ Тихон приезжал восхищался.
С великой осторожностью и пиететом Валентина Владимировна с рук на руки передает гостя Сергею Александровичу Зубареву — показать алтарь. Туда женщинам, даже таким пробивным, вход заказан.
— Смотрите, алтарь какой. Тоже Владимир нам расписал. От Бога был человек, — со стены, как живые, смотрят святые. Даже ветер за окном, кажется, наконец-то поутих — тени облаков больше не чертят на полу и стенах темные полосы. Мир на секунду замер. С грустью и всепониманием воззрились на гостей библейские персонажи. Частичка души незнакомого художника, почти современника, словно бы смотрит из недр штукатурки и краски: могу, и ты сможешь. Главное верь.
— Вот тут у нас библия. Очень дорогая — 24 тысячи стоит. Всем миром по копеечке собирали, — возвращает из идиллии в материю голос Сергея Александровича. И сразу становится слегка неловко — в поле зрения вплывает небольшая газовая плиточка в уголке, круглое зеркальце и одеяние на вешалке, несколько паутинок-трещин на стенах. Ощущение, что вторгся в чей-то дом, пока хозяин вышел за хлебом. Священники тоже люди.
— Сфотографируйте вот тут, пожалуйста! Нина Михайловна! Вот сюда вставай! — доносится командный голос из-за пределов алтаря. Кажется, даже лампадки дрогнули.
Впрочем, несмотря на все старания и вспышки деятельной активности Валентины Владимировны, жизнь в маленькой церквушке течет размеренно. Маленькими светлячками мерцают свечки, взирают со стен иконы. Все они здесь самодельные. В каждой частичка души прихожан и настоятеля церкви. Часть полотен — дело рук все того же "восточного Андрея Рублева", часть — результат изобретательности и старательности самих поборников веры.
— Нам люди приносят календари, какие-то вырезки из журналов. А мы сами их тут в иконы превращаем — выпиливаем доски, лаком покрываем, потом батюшка освящает, — отрывается от исписанных ровным печатным почерком листов Татьяна Петровна Павлович. — А по другому никак — где еще нам тут иконы взять?
Женщина в Востоке с 1967 года — уроженка западного побережья Сахалина училась здесь в школе, потом пошла работать на ГРЭС. Для Востока история самая типичная. Признается, что к идее церкви сперва отнеслась с прохладцей — смотрела, как немногочисленные неравнодушные возятся, превращая привычную "заброшку" в уютную церквушку. Потом присоединилась.
— Зачем? В церковь приходят в свое время. Кто-то совсем молодым приходит, кто-то — уже стариком. Пока что-то внутри не произойдет, не идут люди. Но подходит время, вот и мое подошло, — признается Татьяна Петровна. — У нас на вечернюю службу ходят человек 15, утром побольше. На большие праздники и из Вахрушева приезжают. Полный зал набирается. И молодые приходят, и старые. Недавно даже владыка Тихон приезжал — на Серафима Саровского служил.
Из-за плеча пронзительно взирает Спаситель. Тени от оконных перемычек спешат по своим делам — перебегают от иконы к иконе, прячутся за небольшие колонны-подпорки, скользят по лицам, на секунду застывают на медных боках небольших колоколов. И растворяются в теплых, трепещущих огоньках свечей — во здравие и за упокой.
— Мы вот колокола в прошлом году привезли. Хорошие, звонят, радуют. Каждую субботу и воскресенье на звонницу их вешаем, в прошлом году ее сделали. Хотим теперь колокольню построить. Но денег нет, — Сергей Александрович смотрит на колокола с нескрываемым восхищением, сжимает большие кулаки, улыбается в седые усы. Для него, кажется, вот в этом звоне и сосредоточилась вся суть церкви — живая, устремленная ввысь и вовне. И горячее желание поделиться этим чувством с еще большим количеством простых людей — неподдельное.
Жаль, денег нет на колокольню.
— Когда я сюда приехала в 80-е, тут столько было интересных людей. А у нас все Южный хвалят. Как будто у нас только там люди умные живут. Я смотрю, у нас передачи идут по телевизору — люди года и люди того-сего, в газете пишут тоже. А почему же севера забыли? Почему же севера так забыли, говорю? Проехать куда-то, где лесорубы, в Вахрушеве вот шахтеры, там даже целая улица была — дети Бухенвальда. О таких людях у вас бы расхватывали эти ваши газеты. А о них никто не рассказывает. Тут к нам газетчики как-то даже приезжали, я перед ними выступила. Они покивали да уехали — больше не приезжают к нам.
Это возмущается Валентина Владимировна. И тянет к окну — за ним, занесенные снегом, едва угадываются два мемориала — ветеранам Великой Отечественной и пацанам, погибшим во время службы в армии. Всего 160 человек.
— Памятники установили 5 лет назад. Отдел культуры к нам ни ногой, все сами, все сами. По копейке, по рублю, украшаем, делаем, — оттирает со стекла испарину. — Вот у нас еще есть памятная табличка — тут все ветераны наши. А последний листочек полупустой — люди сами приходят имена вписывают. Память чтобы оставалась.
На пороге церквушки гуляет поземка, приветливо, как своему, подлаивает пес. Занесенные снегом, суровые, как сам Север, забытые изнеженным Югом стоят воины-мемориалы. И под их пристальным взглядом спешат из школы дети, везет хлеб небольшой грузовик, шагают против ветра женщины в меховых шапках.
— Южный у нас, как отдельная республика. А мы уж тут сами. Все сами. Так там у себя и скажите, — прощается Валентина Владимировна. А вместе с ней поселковая церковь и весь Восток.